Генерал-полковник Андреев Андрей Матвеевич

Ю.А. Пантелеев, «Морской фронт», Воениздат, Москва, 1965.

Адмирал Юрий Александрович Пантелеев в 1941 году был начальником штаба Балтийского флота. В августе 1941 года он руководил эвакуацией с полуострова Койвисто частей разгромленной на Карельском перешейке 23-й армии. Именно это место в его воспоминаниях представляет для нас интерес. Любопытно сравнить его с соответствующим местом из книги Конькова.

С рассветом 1 сентября корабли начали ставить мины в Копорском заливе, у острова Сескар, в районе Шепелевского маяка и у маяка Стирсудден. Я подписал документы на минные постановки и вышел в штабной садик глотнуть свежего воздуха. Но тотчас услышал возглас:

- Товарищ начальник штаба, вас срочно требует командующий флотом.

Вбегаю в ярко освещённый кабинет. Комфлота стоял, склонившись над сухопутной картой, разложенной на специальном столе в углу кабинета. Увидев меня, он сказал:

- Звонили из Смольного. В штабе фронта получены сведения, что отступавшие из под Выборга 115-я и 123-я стрелковые дивизии понесли большие потери, попали в окружение и почти без техники и оружия отдельными группами выходят на берег бухты Койвисто. Фашисты прижимают их к воде. Неизвестно положение частей, связь отсутствует. Командующий фронтом приказал собрать обе дивизии в Койвисто и срочно морем доставить их в Ленинград. Эта операция поручается вам.

Тут же с комфлота мы наметили план действий. В Койвисто надо было подать не менее шести-семи больших транспортов. Для непосредственного их охранения на переходе можно было использовать бронекатера и сторожевые катера шхерного отряда.

- На чём вы сами пойдёте? – спросил меня комфлота.

- На охотнике, – ответил я. – Фашистские самолёты за катерами не гоняются. Магнитные мины для деревянного корпуса охотника не страшны, а за плавающими минами будем смотреть. Надводного противника мы увидим раньше, чем он нас заметит. (стр.165-168).

Мы отшвартовались у пирса. Берег лежал перед нами пустынный и таинственный. Мы решили, что пехотинцы укрываются в лесу. Послали туда в двух направлениях матросов. Вскоре на пирсе объявилось несколько армейцев. Они оказались командирами рот разных полков и разных дивизий. Вид у них мрачный, лица измучены, голоса хриплые. Многие плохо слышат. Видно, крепко досталось товарищам. Спрашиваю:

- Раненых много?

- Много.

Я рассказал о цели нашего прихода сюда и приказал срочно разыскать кого-нибудь из командиров дивизий, подчеркнув, что дорога каждая минута. На берег прибыл командир одной из дивизий с остатками штаба и политотдела. Устал он не меньше других, но держался бодро. Подтянутый, строгий, он быстро вошёл в курс дела. Мы с ним составили план действий. Надо было прежде всего организовать прикрытие отхода, собрать наиболее боеспособные роты.

- У меня нет ни орудий, ни танков, – предупредил он.

- Ничего, у нас на кораблях стотридцатимиллиметровые пушки, поддержим.

Командир дивизии сразу же отдал нужные распоряжения. Вначале мы решили погрузить на суда около двух тысяч раненых. Затем подразделениями погрузятся бойцы. Комдив заявил, что он со своим штабом покинет пирс последним. В темноте пришёл первый транспорт и отшвартовался у пирса. Начали грузить раненых. Богданов своим громовым голосом объявил, что после раненых на суда будут приняты здоровые бойцы, но только те, которые сохранили своё оружие. Это предупреждение имело своё основание: мы заметили, что кое-кто из красноармейцев ходит безоружным. Послышались крики:

- Да! А где мне взять винтовку?

И тут же очень кстати прозвучал насмешливый ответ:

- А где ты оставил её, там и возьми!

Командиры быстро строили роты, по сигналу с пирса вели их к трапам. Погрузка шла организованно и быстро. Люди приободрились, послышались шутки. А в стороне сгрудились те, кто не сберёг своё оружие. Вид у них был подавленный и растерянный. Я подошёл к ним.

- Товарищ адмирал, мы же не по добру потеряли оружие. Мы же не виноваты, мы из боя.

Стало жалко ребят, и я уже собирался разрешить им посадку, как вдруг заметил, что они по одному, по два стали убегать в лес. Через некоторое время бойцы возвращались оттуда преображёнными. У каждого в руках автомат, у многих и заряженные диски! Молоденький солдат кинулся догонять свою роту, потрясая автоматом:

- Братцы, достал билет на пароход!

Транспорт уже полон. А где же второй? Ночью пришли и другие транспорты. Без задержек приняли людей и встали на рейде. С рассветом они снимались с якорей и уходили в Кронштадт. Я приказал встать к пирсу канонерским лодкам, они должны были принимать группу прикрытия. А тут причалы заполнили крестьяне из близлежащих деревень, уже занятых противником, их тоже надо было подобрать.

Оставив для страховки несколько катеров из бригады шхерных кораблей, мы тоже отдали швартовы. Катер рванулся в Кронштадт. Старпом пригласил нас в кают-компанию. Гостей пропустили вперёд, они с трудом узенький вертикальный трап.

- Товарищ адмирал! – воскликнул командир дивизии. – Да у вас тут как в мирное время… Мы не помним, когда нормально обедали, да и вообще горячей пищи давно не видели.

Вместе с ранеными и гражданским населением мы эвакуировали около 14 тысяч человек. Всех сняли с берега и доставили в Кронштадт. На глазах у наших моряков фашисты заняли опустевшее Койвисто.

В этой книге полковник Андреев упоминается два раза. Первый раз в связи с обороной Сестрорецка, как зам. командующего 23-й армии (зам. по охране тыла армии. В.А.), а второй раз при описании боёв на «Невском пятачке». Первый отрывок есть расширенный вариант текста, содержащегося в книге Андрея Матвеевича на стр. 27,28. Второй отрывок интересен тем, что его дополняет рассказ одного из бойцов, сражавшегося на «Пятачке», и попавшего в плен.

«Военная литература«: militera.lib.ru

Книга на сайте: militera.lib.ru/db/luknitsky_pn/index.html

Иллюстрации: militera.lib.ru/db/luknitsky_pn/ill.html

Источник: Блокада Ленинграда (blokada.spb.ru)

Аннотация издательства: В годы Отечественной войны писатель Павел Лукницкий был специальным военным корреспондентом ТАСС по Ленинградскому и Волховскому фронтам. В течение всех девятисот дней блокады Ленинграда и до полного освобождения Ленинградской области от оккупантов, постоянно участвуя в жизни города-героя и во многих боевых операциях – сначала при активной обороне, а потом в наступлении, – писатель систематически, ежедневно вел подробные дневниковые записи, которые и составили ныне три книги эпопеи «Ленинград действует…». В них дана широкая картина гигантской битвы, жизни и быта героических защитников Ленинграда. Содержание эпопеи составляют только подлинные факты. Первая, вторая и третья книги дневника были изданы «Советским писателем» в 1961, 1964 и 1968 годах. Теперь они впервые издаются вместе.

Во второй половине августа части нашей армии попали в окружение под Выборгом. И в то время, когда балтийские моряки, пограничники, оставленные для заслона подразделения армии в самом Выборге и на островах Выборгского залива дрались, проявляя поразительную стойкость (остатки их были эвакуированы на кораблях в Кронштадт и Ленинград 1 сентября), другие, прикрываемые ими части, уничтожив по приказу командования свою технику, стали выходить из окружения мелкими группами. И вдоль всего побережья Финского залива, вдоль Приморского шоссе, по густым лесам и болотам, меж озер, наперерез рекам, началось безрадостное отступление. Оно остановлено только два-три дня назад…

Отдельные окруженные врагом группы, подразделения и гарнизоны приморских укреплений, защищаясь, стояли насмерть и погибали до единого человека. Другие группы, изолированные, потерявшие ориентировку и связь в дремучих лесах, оказывались деморализованными. Но всюду находились стойкие, инициативные люди, чаще всего коммунисты и комсомольцы, которые организовывали сопротивление, ободряли, объединяли упавших духом, выводили и до сих пор выводят их к линии старой границы, где вдоль реки Сестры Ленинград ограждается с севера главным рубежом – прежним укрепрайоном.

В конце августа было два-три критических дня, когда, почти не встречая отпора, враг мог прорваться через этот рубеж к Ленинграду.

В эти страшные дни 30-31 августа решающую роль сыграли мелкие, самостоятельно действовавшие подразделения, задержавшие врага до подхода к Сестрорецку и Белоострову подкреплений, экстренно двинутых из Ленинграда, в частности балтийцев, которые были сняты с кораблей флота и спешно сформированы в отряды морской пехоты.

На Сестрорецком направлении важную роль сыграл истребительный отряд Осовского. Мне известно, что он в самый критический час оказался единственным, ставшим на пути вражеских передовых частей к Сестрорецку.

Танки под Сестрорецком

Расскажу об этом деле не с чужих слов, записанных мною в начале сентября, а со слов Л. И. Осовского, с которым мне удалось встретиться на передовой линии фронта только поздней осенью 1941 года в 3-м полку Кировской дивизии народного ополчения, занимавшем в ту пору уже надежно укрепленный рубеж в районе Курорта и Сестрорецка.

Анатолий Иванович Осовский родился в 1909 году, в городе Тотьма, Вологодской области, окончил шесть классов школы, в 1938 году вступил в партию. Перед войной служил в Териоках, руководил трестом кинофикации Карельского перешейка. Когда я встретился с ним в Курорте, он уже имел звание старшего лейтенанта. Вот его рассказ, записанный мною дословно.

«25 июня вступил в организованный здесь истребительный батальон. Сначала был командиром взвода, затем – политруком роты. Командиром отряда был Побивайло из школы по подготовке комсостава НКВД.

В первые дни работа в батальоне сводилась не только к тренировке бойцов и несению караульной и разведочной службы, но и к обучению людей, которые должны были быть призваны в РККА. Работали по двенадцать – тринадцать часов в день, с выходами в поле; выполняли одновременно боевые задачи – охраняли отдельные участки железной дороги, занимались поисками парашютистов. И, судя по тому, что на участках, охраняемых другими отрядами, бывали случаи диверсионных взрывов, а на нашем участке таких случаев не было, охрану несли хорошо. Так было до 22 августа.

22 августа я выпросился в партизанский отряд, был принят бойцом, но уже через три дня меня утвердили командиром отряда. Мы занялись экипировкой, подготовкой и изучением всего, что нам могло понадобиться, вплоть, например, до приемов джиу-джитсу.

31 августа отряд поступил в распоряжение 23-й армии, в тот же день получил задание выехать в Териоки, уточнить там обстановку и постараться проникнуть в тыл финнам. Если же это не удастся, то сделать базу за Кел-ломяками и действовать по указаниям разведотряда армии. Базу мы создали и первого сентября прибыли в Сестрорецк. Я явился с докладом к секретарю Сестрорецкого горкома партии и начальнику местного НКВД и, когда в моем присутствии было доложено разведчиками, что на Сестрорецк движется группа танков и пехоты противника, попросил разрешения выйти навстречу противнику и задержать его.

Мобилизовал одну автомашину и выехал с двадцатью шестью человеками. В двух километрах от Сестрорецка встретил нескольких бойцов, которые подтвердили, что в трех-четырех сотнях метров идут танки и пехота, да и мы слышали их стрельбу из орудий и пулеметов. Мы сошли с машины, рассыпались по сторонам дороги и расчлененным строем, выслав разведку, стали продвигаться вперед. Пройдя метров четыреста по леску, в местности «Таможня», между Оллила и Курортом, увидели стоящий на пригорке у дороги танк, который стрелял из орудия по нашему тылу и строчил из пулемета по обочине дороги.

Распределив людей вдоль дороги, я с бойцом Большаковым прополз метров пятьдесят вперед и залег на середине дороги, за оставленным здесь разбитым трактором. Затем, заметив лучшее прикрытие – небольшой песчаный ремонтный карьерчик у самой дороги, переполз туда. Меня не заметили, и, все время стреляя, танк очень медленно и осторожно приближался. Через несколько минут ко мне приполз боец Севрин:

- Без меня командир быть не может!..

Приблизительно минут через сорок танк пошел вперед быстрее. Когда он был метрах в двадцати от меня, я встряхнул противотанковую гранату и, едва танк приблизился еще метров на десять, выскочил и метнул ее под левую гусеницу. Раздался взрыв, танк с порванной гусеницей развернуло боком ко мне. Севрин подал мне вторую гранату, я швырнул ее, она упала у самого танка, порвала правую гусеницу и ведущие колеса. Это был танк Т-3, средний, германский. Кроме меня, по гранате бросили Большаков и Севрин. Но пулеметы танка продолжали бешеную стрельбу. Выглянув, я заметил, что люк танка открыт. Оказывается, в это время двое из экипажа танка пытались удрать. Один из них был убит выстрелом товарища Эхина, охранявшего нас метрах в пятидесяти. В открытый люк я бросил гранату РГД-33, после чего танк замолк и оказался окончательно выведенным из строя. Был я тогда, бросая гранаты, спокойнее, чем сейчас, – таков был азарт!..

В тот же момент на расстоянии около ста метров показался большой башенный танк, открывший стрельбу из пулемета по всей местности. Одновременно с правого фланга появился третий танк, средний, который тоже открыл стрельбу и пытался пойти в обход, но, наткнувшись на сырую, топкую местность (около реки Сестры), повернул обратно. По бокам от большого танка двигалась пехота – сорок – пятьдесят человек. Мы открыли огонь из винтовок, а Эхин – из имевшегося у него автомата. Движение врага приостановилось: мы боялись их, а они – нас, не зная, сколько нас здесь. Я тут же уполз к своим: нас набралось примерно человек сорок, так как с нами было человек пятнадцать примкнувших, из тех, что отступали и встретились с нами.

Противник остановился. Танк повел огонь из башни, а пехота – из винтовок. Но огонь противника не приносил нам ущерба, наша позиция на скате высотки оказалась удачной. В перестрелке мы провели более двух часов. Танк стал бить шрапнелью. Разрывы приходились у нас над головой. С правого и левого флангов у нас не было никого. И я, зная, что позади имеется место, где танки могут пройти только по двум дорогам, ибо кругом вода, решил отвести отряд. Вывел его в район Ржавой канавки, немедленно окопался и приготовился встретить врага.

Через несколько часов я был вызван к заместителю командующего 23-й армией, полковнику Андрееву, который сообщил радостную весть, что нашему отряду А. А. Жданов объявил благодарность и приказал держать занимаемый рубеж.»

С.Н. Борщёв во время боёв на «Невском пятачке» был начальником штаба 168-й дивизии.

На небольшом расстоянии друг от друга находились врытые в отвесный берег Невы блиндажи и землянки нескольких штабов стрелковых дивизий: 86-й – полковника А.М. Андреева, 168-й генерала А.Л. Бондарева, 115-й – полковника А.Ф. Машошина, 265-й полковника Г.К. Буховца и 20-й дивизии НКВД – полковника А.П. Иванова. Штабы дивизий обычно пользовались такой «роскошью», как коптилки. Но в полках, батальонах и ротах, в многочисленных рвах, воронках и «лисьих норах» люди жгли куски рассечённого осколками телефонного кабеля. Резина давала слабый свет. Лица людей были до того закопчены, что не всегда можно было узнать даже друга, если он молчал. (стр. 101).

А это отрывок из рукописи, который не вошёл в книгу.

[Машинопись. Многие страницы склеены из двух машинописных кусков.

Правка в основном синими чернилами, иногда красными. Изредка на полях заметки карандашом. Надписи на полях типа "оставить", "убрать", сделаны красным карандашом. Разделения текста на фрагменты - красным карандашом или красными чернилами.

Исправления пунктуации учтены. - А.Т.]

К вечеру 31 октября все наши/ саперные работы были закончены. И как раз вовремя. Утомленные многокилометровым маршем бойцы и командиры 260-го и 402-го полков стали располагаться в блиндажах на отдых.

Командующий армией генерал-лейтенант Шевалдин несколько раз звонил Бондареву по телефону – торопил, приказывал скорее переправить полки на «пятачок». Бондарев уверял командующего, что подготовка к форсированию Невы идет полным ходом. И хотя наши люди спали в блиндажах крепким сном (надо же хоть несколько часов отдохнуть после марша), но понтонеры действительно хлопотали на берегу, проверяя и подготавливая плавсредства: срочно ремонтировались пробитые осколками и пулями понтоны, паромы, днища лодок самого различного типа. Всеми работами руководили командир 41-го понтонного батальона старший лейтенант В.М.Клим и/ его начальник штаба воентехник первого ранга В.В.Воронов, и военком старший политрук Куткин. Усталые, голодные понтонеры работали на холодном ветру. В это же время другие бойцы, командиры и политработники 41-го понтонного батальона переправляли на «пятачок» пополнение для сражавшихся там дивизий. Когда я подошел к понтонерам и стал сетовать, что переправа затягивается, комбат В.М.Клим, вздохнув, проговорил:

- Мы переправили сегодня вчера/ на левый берег для Андреева и Иванова (86-я стрелковая дивизия и 20-я дивизия НКВД. С.Б.) больше полтысячи людей, да еще с десяток пушек, а ящиков с боеприпасами и медикаментами не сосчитать…

Сказал он это без злости и какого бы то ни было раздражения. Сказал просто и скромно. Я взглянул на худое озабоченное лицо комбата понтонеров и отошел в сторону.

Наконец, к ночи 1 ноября все плавсредства стояли наготове. Комдив приказал начинать переправу, соблюдая полную маскировку и все меры предосторожности.

. . . . .

260-й и 402-й полки заняли исходные позиции для наступления на песчаные карьеры и рощу «фигурная». 462-й полк находился в полузасыпанных окопах во втором эшелоне, в Московской Дубровке, хотя на самом деле на «пятачке» многие понятия носили условный или символический характер: не было, в прямом смысле этого слова, не только Московской Дубровки, но и второго эшелона, командных, наблюдательных пунктов. Весь «пятачок», простреливающийся насквозь огнем автоматического и стрелкового оружия, согласно уставам, следовало считать передним краем. На небольшом расстоянии друг от друга находились врытые в отвесный берег Невы блиндажи и землянки нескольких штабов стрелковых дивизий: 86-й – полковника Андреева, 168-й – генерала Бондарева, 115-й – полковника Машошина; 265-й – полковника Буховец и 20-й дивизии НКВД – полковника Иванова. Штабы дивизий еще пользовались такой «роскошью» как коптилки. Иногда – даже работали движки и землянки освещались тусклым электрическим светом. Но в полках, батальонах и ротах, в многочисленных рвах, воронках, и «лисьих норах» люди придумали своеобразные лучины: они жгли куски рассеченного осколками телефонного кабеля. Резина тлела и подобие пламени давало слабый отсвет. Лица людей были до того закопчены, что не всегда можно было узнать даже друга, если он молчал.

Дмитрий Терентьевич Хренков был одним из руководителей Ленинградской писательской организации. Работал главным редактором Лениздата, главным редактором журнала «Нева», был даже директором театра им. А.С. Пушкина. Книги писал, в основном, про других писателей, а во время войны работал журналистам в ленинградских газетах, в этом качестве побывал и на «Невском пятачке», где встречался с Андреем Матвеевичем. Данный отрывок взят из его очерка «Переправа, переправа…».

«И мы поплыли. С берега, из-за укрытия, Нева казалась клокотавшим котлом. Но то было хотя и образное, но далеко не полное представление. Теперь нас кружило и кидало с волны на волну, вокруг свистели осколки и пули, глаза слепили непрерывно лопавшиеся в небе осветительные ракеты. … Наш баркас клюнул носом, и мы все оказались в воде. Потом товарищи, наблюдавшие за нами с берега, объяснили, что произошло: вражеская мина угодила прямо в наше судёнышко.

Командир 86-й дивизии полковник Андрей Матвеевич Андреев приказал двум солдатам помочь мне. Потом, пока я сушился в землянке, слушал его рассказ о том, как подразделения дивизии вели бои по расширению нашего плацдарма. Ведь первоначально он едва достигал двух километров по фронту и шестисот метров в глубину. Временами его удавалось увеличить вдвое, но противник бросал против наших обескровленных частей свежие силы, и «пятачок» опять сжимался». (стр. 37,38).

По своему первому образованию Илья Моисеевич Айзенштадт был экономистом, но, как он сам мне рассказывал, в 30-е годы работать экономистом было опасно, и он получил второе образование – географическое. Он служил в оперативном отделе штаба 86-й дивизии и некоторое время исполнял обязанности адъютанта командира дивизии. В этом качестве он сопровождал полковника Андреева при всех его передвижениях по дивизии. В 1943 году во время боёв на Синявинских болотах был ранен в голову, упал и болотная вода попала в рану. Развилось воспаление мозга, и он стал инвалидом. Заболевание состояло в том, что у него часто возникали сильные головные боли и головокружения, особенно при движении. Но Илья Моисеевич сохранил память и ясность ума, он посвятил свою дальнейшую жизнь созданию истории 86-й дивизии, в первую очередь, её действий на Невском пятачке. Точнее говоря, не истории, поскольку он не использовал документов, а своих личных воспоминаний. И поскольку во время боёв на «Пятачке» И.М. Айзенштадт постоянно общался с командиром дивизии полковником Андреевым, он и стал главным героем этих мемуаров. Их машинописные копии хранятся в Музее истории Ленинграда. Существует их несколько вариантов, некоторые из них были посланы Андрею Матвеевичу. Выдержки из последнего варианта мы здесь и приводим.

В конце октября вместо полковника Дарьина командиром дивизии был назначен полковник Андреев А.М. Прибыв в расположение дивизии, наш новый командир немедленно в самом буквальном смысле этого слова, и притом днём, в опаснейшее для переправы время, переплыл на левый берег, на «Пятачок» и принял на себя всё управление жарким боем.

В его лице дивизия получила твёрдое и умелое, энергичное и по-настоящему смелое, инициативное руководство. К несчастью, в это время элемент внезапности нашего удара, если он и имелся ранее, был уже потерян. Оборона врага была оборудована, огневые средства сосредоточены и наша задача стала крайне трудна. Тем не менее, отважные и настойчивые действия 86-й сд именно с этого времени и развернулись широко.

Из первых же мер нового командира мне запомнилась весьма конфузливая для нашего штаба история. Полковник, изучая обстановку, естественно, сразу же потребовал показать ему на карте и на местности с наблюдательного пункта передний край противника. Тут-то и выяснилось, что мы довольно неопределённо представляем себе, где же он проходит, и что у штаба дивизии и у наших артиллеристов на сей счёт есть существенные расхождения. Я не присутствовал при этом, но думаю, что такое открытие, вместе с ещё некоторыми обстоятельствами вызвали быструю смену начальника штаба дивизии. Вместо майора Вершинина к нам прибыл на эту должность майор Я. Козлов и капитан Гусев был назначен начальником оперативного отделения вместо капитана Лепоринского.

Вскоре дивизия стала знаменита. Об «андреевцах» как нас стали называть и в печати и в разговорах, знали все на фронте и в городе, напряжённо прислушавшемуся к новостям со «своего» фронта.

Жалею, что не записывал многочисленные оригинальные военные выдумки и хитрости, найденные неистощимо инициативным полковником и осуществлённые с его обычной энергией и стремительным напором. Ниже кое-какие из них будут упомянуты, но многое, и, быть может, даже наиболее интересное, уже ускользнуло из памяти, да ведь я и не мог всё знать.

Командир дивизии решил отвлечь часть огня противника, который тот вёл с ГЭС против нашего 284-го СП. Нужно было отвлечь продвижение полка. (стр. 49-51).

«Полковник Андреев очень часто в течение суток, особенно ночью, связывался по телефону с командирами полков для непрерывной информации и в не меньшей степени для постоянного побуждения офицеров к напряжённому вниманию ко всему происходящему у противника. Он прекрасно понимал и учитывал опасность самоуспокоения, которое могло появиться среди офицеров дивизии на почве огромной усталости и на фоне временного относительного затишья боевых действий. Каждодневные личные обходы позиции по переднему краю, систематические посылки офицеров штаба по подразделениям, личные неутомимые наблюдения с оборудованных пунктов, а часто просто из траншей, были одним из его методов. Очень взыскательный и строгий командир, он неуклонно требовал соблюдения уставного воинского порядка солдатами и офицерами без скидок на фронтовые трудности, а, наоборот, с полным учётом того, что этот порядок нужен именно для боя. Полковник частенько проверял даже чистоту белья у встречных бойцов, контролируя таким образом и хозяйственную и санитарную службы сразу. Он и сам всегда был образцом такого внешнего и внутреннего порядка, столь нужного для укрепления общей дисциплины.

Другим неизменным правилом полковника Андреева была постоянная и в тех условиях особенно важная борьба за получение бойцом всего отпущенного ему продовольствия. Голодная блокада сильно урезывала этот паёк. Тем важнее было доведение его полностью до передовой траншеи без «усушки и утруски». Командир сам подавал пример соблюдения норм, лично для себя не допуская никакого перерасхода, и требовал того же от всех старших офицеров соединения.

О чём только не приходилось заботиться командиру дивизии! Полковник частенько проверял даже чистоту белья у встречных бойцов, контролируя таким образом и хозяйственную и санитарную службу сразу.

Велась им также постоянная борьба за «водочный режим». Выдачу очень небольшого количества водки всегда сопровождала некоторая опасность. Водка могла достаться не тому, кто мёрзнет на ветру в разбитом и развороченном снарядами окопе. Она могла быть распита где-нибудь раньше, не доходя по назначению, там, где не была положена и нужна, и где ясность сознания и твёрдость воли командиров так важна для боя, могущего разгореться в каждую секунду. Наш полковник жгуче ненавидел пьянство, как и всякую другую расхлябанность вообще, и преследовал его, невзирая на лица. (стр. 82-84).

На правом берегу было несколько удобных точек, с которых «Пятачок» открывался для обозрения целиком. Два из них находились на территории Бумкомбината. Наблюдательный пункт командира дивизии и командующего артиллерией был устроен в высоком башенном помещении. Оно находилось над паротурбиной комбината. Здесь же внизу, между фундаментами машин и котлов было и очень надёжное убежище, где отдыхали постоянные наблюдатели артиллеристы. Полковник Андреев, если он не находился на «Пятачке», чаще всего ходил именно сюда. «Прогулка» на этот НП была делом весьма рискованным, т.к. дойти до территории Бумкомбината можно было только по совершенно открытому месту. Увидев малейшее движение, враг бил сюда неотвязно. Не просматривавшийся вначале двор комбината находился под постоянным огнём миномётов и пушек. Падающие кирпичи разрушаемых день за днём фабричных стен ещё больше усиливали опасность, и двор постепенно открывался в сторону врага.

Так как с наблюдательного пункта, в целом очень удачного, всё же какие-то маленькие участки позиции не просматривались или были плохо видны, наш полковник необыкновенно быстро и ловко взбирался на какой-нибудь обломок стены. Оттуда он под новым углом и с другой точки видел поле боя. Так же внимательно рассматривал полковник позиции врага и из передней траншеи 169 сп, державшего в 1942 г. оборону по правому берегу напротив Арбузово, Анненское, у взорванного ж/д моста и т.д. Но от этой позиции было уже далеко до «Пятачка», он оставался за поворотом Невы.

Помню, как в один морозный ясный день полковник возвращался с Бумкомбината на свой командный пункт. Замечательно натренированный ходок, двигался он всегда очень быстро. Я был с ним и во всю работал ногами, чтобы не отстать. Зоркий вражеский наблюдатель заметил нас и открыл огонь из пулемётов. Спрятаться было негде, лечь не имело смысла, так как крепкий мороз всё равно заставил бы подняться. Но командиру дивизии, кроме того, ещё некогда. Ему нужно было спешить на командный пункт к людям, к телефонам, к донесениям, к приказам. Оставалось только следить, с каким удивительным хладнокровием продолжал свой путь полковник, не изменив шага, словно это были не пули, а какие-то назойливые оводы. Пулемётные «оводы» и в февральский мороз кусают крепко.

Я следовал за ним, стараясь изображать наружное спокойствие и равнодушие, которого на самом деле не испытывал. Идти под пулемётным огнём и при этом глазами отмеривать, сколько ещё осталось дороги до очередной маски местности, до остатка леса, редевшего с каждым днём, дело невесёлое, но я то ведь шёл за своим командиром, а полковник сам выбирал путь и время. Каждый понимает, что это не одно и то же. А сколько таких обходов полковник делал ежедневно и, вернувшись, как ни в чём ни бывало приступал к текущей работе. И очень скоро выяснялось, что за время наблюдений на переднем крае в частях родилась новая мысль, новая инициатива, которая тут же, без промедления превращалась в дело.

Сразу по возвращении полковника из обхода я с записями его замечаний являлся к начальнику штаба дивизии майору Козлову для информации обо всех замечаниях полковника и подготовки приказа. Но главные новые мысли и распоряжения командира дивизии я ещё не знал, он их сам диктовал майору, когда тот с наброском приказа являлся к нему. Таков был порядок, ускорявший работу.

Позволю себе тут же рассказать об одном случае. Однажды нач.хоз. штаба приобрёл в военторге отличные и красивые рукавицы и принёс их полковнику, вообще одетому очень легко, хотя стужа была очень сильная. Полковник стал их примерять. Увы, они были ему маловаты. В этот момент комиссар дивизии полковой комиссар Попков шутливо сказал:

- Какие у Вас генеральские рукавички.

- Что?! Генеральские? Генеральское мне всё впору!

Затрещала обновка, швы разошлись и руки вошли. Через несколько месяцев полковник в самом деле стал генерал-майором. В самом деле «всё было в пору».

Любопытная история произошла однажды зимней ночью. С переднего края 169 сп примерно против Арбузова, или чуть пониже его, был доставлен мальчик, перешедший по льду Невы со стороны противника. Ему было лет 15-16. Командир дивизии поручил мне опросить его. Парень прямо сказал, что послан немецким оберлейтенантом. Но зачем понадобилось этому мерзавцу посылать полуребёнка под пули, под миномётный огонь на минные поля, было неясно. Я старался всю беседу вести с ним в самом мягком и ласковом тоне, накормил его и полагал, что «перебежчик» сказал всё, что мог, но это ключа к разгадке мне не давало. Наши разведчики тоже не могли объяснить, в чём дело. Но когда я пошёл к командиру дивизии с докладом и признался в нашем общем недоумении (…»Эх, мудрецы»…), оказалось, что он всё понял ещё раньше и, как человек, у которого мысль сразу же порождает дело, уже дал соответствующее приказание в полк. Негодяй оберлейтенант попросту хотел в первую очередь таким чудовищным способом проверить состояние наших минных полей у кромки берега. Вот почему мальчик, такой худой и лёгкий, был ещё снабжён и вещевым мешком со всякими тяжестями и обут в большие солдатские башмаки. Полковник немедленно приказал усилить минные поля и боевое охранение по всей линии обороны и, особенно, в районе перехода невольного лазутчика. Не прошло много времени, не помню, в ту же ночь, или в следующую, и на наших минах действительно подорвался вражеский разведчик или диверсант. Таким образом, подлая фашистская затея использовать для разведки минных полей подростка, обратилась против них самих. Добавлю, что негодяй фашист требовал от бедного парня, чтобы тот, осмотрев наши места, вернулся бы обратно. Он пригрозил, что иначе расстреляет его мать. (стр.82-87).