Генерал-полковник Андреев Андрей Матвеевич

4) И.Л. Бунич, «»Гроза». Кровавые игры диктаторов», СПб.: Облик, 1997.

Глава 3. Финская подножка.

26 ноября 1939 года в период с 15:45 до 16:05 в расположении советской воинской части, находящейся в километре к северо-западу от деревни Майнила рядом с финской границей (на Выборгском шоссе), разорвалось семь снарядов. Один младший командир и три красноармейца были убиты, восемь человек ранены. Хотя обстрел начался совершенно неожиданно, многие успели заметить, что снаряды прилетают с юга, из собственного тыла. Однако прибывшая мгновенно (в 17:10) комиссия, осмотрев место происшествия, пришла к выводу, что обстрел велся с финской территории. Ошеломленные солдаты отвечали путано, командиры же быстро поняли, что от них хотят. Слишком наводящими были вопросы. Разумеется, не было никакого расследования. Однако участники события в один голос говорят, что обстрел произвела специальная команда НКВД, прибывшая на Карельский перешеек из Ленинграда. В распоряжении команды из 15 человек было одно орудие на конной тяге. Командовал группой майор НКВД Окуневич. Сам Окуневич рассказывал, что их направили на Карельский перешеек с приказом «испытать действие секретного снаряда», указав точно место стрельбы, направление и угломер. Команду сопровождали два специалиста по «баллистике».

В этот же день, даже не дожидаясь результатов фиктивного расследования инцидента, Молотов вызвал посланника Финляндии А.Иерен-Коскинена, вручил ему ноту правительства СССР по поводу провокационного обстрела советских войск с территории Финляндии. В ноте вина за происшествие [68] возлагалась на правительство Финляндии и выражалось требование убрать финские войска на 20-25 км от границы. В ответной ноте, 27 ноября, правительство Финляндии заявило, что финские пограничники наблюдали разрывы снарядов и «на основании расчета скорости распространения звука от семи выстрелов можно было заключить, что орудия, из которых произведены были эти выстрелы, «находились на расстоянии полутора-двух километров на юго-восток от места разрыва снарядов».

Правительство Финляндии предложило, чтобы «пограничным комиссарам обеих сторон на Карельском перешейке было поручено совместно провести расследование по поводу данного инцидента в соответствии с Конвенцией о пограничных комиссарах, заключенной 24 сентября 1928 года». Деликатные финны намекали, что инцидент произошел из-за «ошибки» на учениях Красной Армии. Но любому военному хорошо известно, что осколки снарядов разлетаются по эллипсу, вытянутому в направлении полета снаряда, так что очень легко убедиться, откуда велся огонь. Естественно, Москва и слушать ничего не хотела о каком-либо расследовании.

В новой ноте, 28 ноября, Молотов объявил, что Советское правительство «с сего числа считает себя свободным от обязательств, взятых на себя в силу пакта о ненападении». На следующий день из Финляндии были отозваны все советские политические и торговые представители.

На рассвете 30 ноября 1939 года с заставы № 19 Сестрорецкого отряда Ленинградского пограничного округа на охрану Государственной границы вышел наряд в составе бойцов Горбунова, Лебедева и Снисаря. Старшим наряда был командир отделения Миненко. Наряд направлялся на охрану железнодорожного моста через реку Сестру у Белоострова – единственного моста, связывавшего СССР и Финляндию. В 6 часов утра к пограничникам подошел начальник заставы лейтенант Суслов, напомнив бойцам приказ начальника Сестрорецкого отряда майора Андреева. Прошло два часа томительного [69] ожидания. В 07.55 лейтенант Суслов громко кашлянул. Это был сигнал к атаке. Бойцы, бросая на бегу гранаты и стреляя по финским пограничникам, ринулись на мост. После короткой схватки мост был захвачен. Миненко успел перерезать провод, ведущий к взрывчатке под мостом. Вся операция заняла около трех минут. К мосту уже шли танки.

Ровно в 08.00 дальнобойные орудия фортов Кронштадта вместе с кораблями Краснознаменного Балтийского флота, подошедшими к финским берегам и батареям корпусной и дивизионной артиллерии, начали обстрел территории Финляндии. В это же время, в полной темноте, боевые корабли и транспорты с десантом подходили к острову Суур-Саари (Гогланд) в центре Финского залива. В 08.00 корабельная артиллерия начала бомбардировку острова, под прикрытием которой десантники пошли на штурм. В эти же минуты мощные соединения бомбардировщиков начали бомбить жилые кварталы Хельсинки, Котки, Виипури и других городов Финляндии.

* * * *

А вот как пишет о захвате моста финский историк Осси Юнтинену в письме к Станиславу Грачеву, автору очерка о войне с Финляндией в журнале «Вестник», № 4-7, 1999.

«Мистер Грачев, благодарю Вас за Ваши статьи в «Вестнике», номера 4 и 5, касающиеся зимней войны. Я не получил еще Вашу статью в №6.

Я хотел бы представить финскую версию событий того рокового утра 30 ноября 1939 года, когда был захвачен железнодорожный мост.

В 6.57 финского времени (в 7.57 российского. – С.Г.) пограничник, сержант Лаури Куитту прибыл заступить на пост на финской стороне у Сестрорецкого железнодорожного моста. Он посмотрел на советскую сторону и увидел около 20 советских солдат, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками; солдаты вступали на мост. Их вел офицер, который довел их до середины моста, затем остановился и то и дело начал посматривать на часы. Советские солдаты держали винтовки так, словно были готовы стрелять в любой момент.

Куитту почувствовал, что он близок к тому, чтобы стать мишенью; но, с другой стороны, советские люди изображали такую готовность к стрельбе несколько раз в течение предшествующих недель. И тут советский офицер кашлянул и снова глянул на часы.

Финского сержанта бросило в холодный пот. Он понял, что советский офицер дал ему предупреждение, но он не мог покинуть пост. Офицер повернулся к своим людям, что-то сказал, после чего солдаты начали стрелять из винтовок в воздух. Куитту бросился за караульную будку. Советские солдаты побежали по мосту, советский пулемет открыл огонь, и очередь пронзила караульную будку. Сержант Куитту понял, что война началась, это было ровно в 7.00 финского времени. Затем советская артиллерия открыла огонь. Финский сержант спрятался в укрытии, в канаве, и пополз вдоль нее к станционному зданию (вокзалу).

В тот же самый момент в здании вокзала пограничник, рядовой Рассанен, и поездной контролер Хуухтанен услышали громкие орудийные залпы. Они вышли за дверь и увидели дульные вспышки советских батарей и услышали визг снарядов, летящих над их головами в сторону Финляндии. Мужчины пошли к строению пограничной заставы и постарались вызвать мостовую караульную будку, но напрасно. Сержант Раутнайнен послал патруль к мосту, люди вернулись через несколько минут и сказали, что мост под пулеметным огнем. Тогда Раутнайнен позвонил в местный пограничный штаб, но линия не действовала. Сержант Раутнайнен и рядовой Риссанен проверили другую линию, ведущую к взрывчатке, прежде чем выполнить свой долг: взорвать железную дорогу, идущую по финской территории. Мост финская армия не минировала. Два финских солдата убили из своих винтовок двух солдат Красной Армии (возможно, первые советские жертвы). Затем они увидели, как группа советских солдат с лопатами бросилась вперед к тому месту, где под железнодорожным полотном было 300 кг взрывчатки, и начали копать землю.

Раутнайнен и Риссанен бросились назад к станции, и Раутнайнен приказал рядовому Термонену взорвать железнодорожное полотно. Термонен завел рукоятью детонатор и нажал на рычаг. Прогремел сотрясающий взрыв. Пограничники разбили телефон, радио и телеграфное оборудование, прежде чем покинуть станцию; последней они взорвали пограничную заставу.

Было около 7.15 финского времени, когда пограничное отделение начало отходить к Териоки. Они видели эскадрильи советских бомбардировщиков, летящих на северо-запад; поселки, ближайшие к границе, были в пламени; советские военные корабли открыли огонь с моря. Пограничники не видели еще никаких танков».

Такова картина первых минут войны, видимая с финской стороны.

Глава 3. Финская подножка.

26 ноября 1939 года в период с 15:45 до 16:05 в расположении советской воинской части, находящейся в километре к северо-западу от деревни Майнила рядом с финской границей (на Выборгском шоссе), разорвалось семь снарядов. Один младший командир и три красноармейца были убиты, восемь человек ранены. Хотя обстрел начался совершенно неожиданно, многие успели заметить, что снаряды прилетают с юга, из собственного тыла. Однако прибывшая мгновенно (в 17:10) комиссия, осмотрев место происшествия, пришла к выводу, что обстрел велся с финской территории. Ошеломленные солдаты отвечали путано, командиры же быстро поняли, что от них хотят. Слишком наводящими были вопросы. Разумеется, не было никакого расследования. Однако участники события в один голос говорят, что обстрел произвела специальная команда НКВД, прибывшая на Карельский перешеек из Ленинграда. В распоряжении команды из 15 человек было одно орудие на конной тяге. Командовал группой майор НКВД Окуневич. Сам Окуневич рассказывал, что их направили на Карельский перешеек с приказом «испытать действие секретного снаряда», указав точно место стрельбы, направление и угломер. Команду сопровождали два специалиста по «баллистике».

В этот же день, даже не дожидаясь результатов фиктивного расследования инцидента, Молотов вызвал посланника Финляндии А.Иерен-Коскинена, вручил ему ноту правительства СССР по поводу провокационного обстрела советских войск с территории Финляндии. В ноте вина за происшествие [68] возлагалась на правительство Финляндии и выражалось требование убрать финские войска на 20-25 км от границы. В ответной ноте, 27 ноября, правительство Финляндии заявило, что финские пограничники наблюдали разрывы снарядов и «на основании расчета скорости распространения звука от семи выстрелов можно было заключить, что орудия, из которых произведены были эти выстрелы, «находились на расстоянии полутора-двух километров на юго-восток от места разрыва снарядов».

Правительство Финляндии предложило, чтобы «пограничным комиссарам обеих сторон на Карельском перешейке было поручено совместно провести расследование по поводу данного инцидента в соответствии с Конвенцией о пограничных комиссарах, заключенной 24 сентября 1928 года». Деликатные финны намекали, что инцидент произошел из-за «ошибки» на учениях Красной Армии. Но любому военному хорошо известно, что осколки снарядов разлетаются по эллипсу, вытянутому в направлении полета снаряда, так что очень легко убедиться, откуда велся огонь. Естественно, Москва и слушать ничего не хотела о каком-либо расследовании.

В новой ноте, 28 ноября, Молотов объявил, что Советское правительство «с сего числа считает себя свободным от обязательств, взятых на себя в силу пакта о ненападении». На следующий день из Финляндии были отозваны все советские политические и торговые представители.

На рассвете 30 ноября 1939 года с заставы № 19 Сестрорецкого отряда Ленинградского пограничного округа на охрану Государственной границы вышел наряд в составе бойцов Горбунова, Лебедева и Снисаря. Старшим наряда был командир отделения Миненко. Наряд направлялся на охрану железнодорожного моста через реку Сестру у Белоострова – единственного моста, связывавшего СССР и Финляндию. В 6 часов утра к пограничникам подошел начальник заставы лейтенант Суслов, напомнив бойцам приказ начальника Сестрорецкого отряда майора Андреева. Прошло два часа томительного [69] ожидания. В 07.55 лейтенант Суслов громко кашлянул. Это был сигнал к атаке. Бойцы, бросая на бегу гранаты и стреляя по финским пограничникам, ринулись на мост. После короткой схватки мост был захвачен. Миненко успел перерезать провод, ведущий к взрывчатке под мостом. Вся операция заняла около трех минут. К мосту уже шли танки.

Ровно в 08.00 дальнобойные орудия фортов Кронштадта вместе с кораблями Краснознаменного Балтийского флота, подошедшими к финским берегам и батареям корпусной и дивизионной артиллерии, начали обстрел территории Финляндии. В это же время, в полной темноте, боевые корабли и транспорты с десантом подходили к острову Суур-Саари (Гогланд) в центре Финского залива. В 08.00 корабельная артиллерия начала бомбардировку острова, под прикрытием которой десантники пошли на штурм. В эти же минуты мощные соединения бомбардировщиков начали бомбить жилые кварталы Хельсинки, Котки, Виипури и других городов Финляндии.

А вот как пишет о захвате моста финский историк Осси Юнтинену в письме к Станиславу Грачеву, автору очерка о войне с Финляндией в журнале «Вестник», № 4-7, 1999.

«Мистер Грачев, благодарю Вас за Ваши статьи в «Вестнике», номера 4 и 5, касающиеся зимней войны. Я не получил еще Вашу статью в №6.

Я хотел бы представить финскую версию событий того рокового утра 30 ноября 1939 года, когда был захвачен железнодорожный мост.

Я хотел бы представить финскую версию событий того рокового утра 30 ноября 1939 года, когда был захвачен железнодорожный мост.

В 6.57 финского времени (в 7.57 российского. – С.Г.) пограничник, сержант Лаури Куитту прибыл заступить на пост на финской стороне у Сестрорецкого железнодорожного моста. Он посмотрел на советскую сторону и увидел около 20 советских солдат, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками; солдаты вступали на мост. Их вел офицер, который довел их до середины моста, затем остановился и то и дело начал посматривать на часы. Советские солдаты держали винтовки так, словно были готовы стрелять в любой момент.

Куитту почувствовал, что он близок к тому, чтобы стать мишенью; но, с другой стороны, советские люди изображали такую готовность к стрельбе несколько раз в течение предшествующих недель. И тут советский офицер кашлянул и снова глянул на часы.

Финского сержанта бросило в холодный пот. Он понял, что советский офицер дал ему предупреждение, но он не мог покинуть пост. Офицер повернулся к своим людям, что-то сказал, после чего солдаты начали стрелять из винтовок в воздух. Куитту бросился за караульную будку. Советские солдаты побежали по мосту, советский пулемет открыл огонь, и очередь пронзила караульную будку. Сержант Куитту понял, что война началась, это было ровно в 7.00 финского времени. Затем советская артиллерия открыла огонь. Финский сержант спрятался в укрытии, в канаве, и пополз вдоль нее к станционному зданию (вокзалу).

В тот же самый момент в здании вокзала пограничник, рядовой Рассанен, и поездной контролер Хуухтанен услышали громкие орудийные залпы. Они вышли за дверь и увидели дульные вспышки советских батарей и услышали визг снарядов, летящих над их головами в сторону Финляндии. Мужчины пошли к строению пограничной заставы и постарались вызвать мостовую караульную будку, но напрасно. Сержант Раутнайнен послал патруль к мосту, люди вернулись через несколько минут и сказали, что мост под пулеметным огнем. Тогда Раутнайнен позвонил в местный пограничный штаб, но линия не действовала. Сержант Раутнайнен и рядовой Риссанен проверили другую линию, ведущую к взрывчатке, прежде чем выполнить свой долг: взорвать железную дорогу, идущую по финской территории. Мост финская армия не минировала. Два финских солдата убили из своих винтовок двух солдат Красной Армии (возможно, первые советские жертвы). Затем они увидели, как группа советских солдат с лопатами бросилась вперед к тому месту, где под железнодорожным полотном было 300 кг взрывчатки, и начали копать землю.

Раутнайнен и Риссанен бросились назад к станции, и Раутнайнен приказал рядовому Термонену взорвать железнодорожное полотно. Термонен завел рукоятью детонатор и нажал на рычаг. Прогремел сотрясающий взрыв. Пограничники разбили телефон, радио и телеграфное оборудование, прежде чем покинуть станцию; последней они взорвали пограничную заставу.

Было около 7.15 финского времени, когда пограничное отделение начало отходить к Териоки. Они видели эскадрильи советских бомбардировщиков, летящих на северо-запад; поселки, ближайшие к границе, были в пламени; советские военные корабли открыли огонь с моря. Пограничники не видели еще никаких танков».

Такова картина первых минут войны, видимая с финской стороны.

Генерал-майор Василий Фомич Коньков перед войной командовал 115-й стрелковой дивизией, которая стояла на Карельском перешейке непосредственно за 5-м погранотрядом. По этой причине они постоянно взаимодействовали с его командиром полковником А.М. Андреевым. В первые два месяца войны они вместе воевали в составе 23-й армии, в которой Андрей Матвеевич был начальником охраны тыла. А в октябре месяце они снова встретились на «Невском пятачке», Коньков тогда командовал Невской оперативной группой, а Андрей Матвеевич 86-й стрелковой дивизией, входившей в эту группу.

Они поддерживали дружеские отношения и после войны, и Андрей Матвеевич всегда тепло отзывался о Конькове, как о своём командире. Помню, мы встречались в Крыму летом 1958 года, когда отдыхали в Гурзуфе. У Андрея Матвеевича была машина, на которой мы ездили по побережью, в Ялту и Севастополь, и он пригласил в поездку с нами и Конькова с семьёй. Сохранились фотографии, где мы сняты вместе.

Из данной книги, помимо тех мест, где Коньков вспоминает об Андрее Матвеевиче и пограничниках, мы приводим и отрывок, описывающий эвакуацию наших войск с полуострова Койвисто. Интересно сравнить с тем, как это описано в книге Ю.А. Пантелеева. В книге имеется фотография Андрея Матвеевича, относящаяся к началу 1942 года.

В те дни я близко познакомился, а потом и подружился с командиром 5-го пограничного Краснознамённого отряда Ленинградского пограничного округа полковником А.М. Андреевым. Во время боевых действий пограничники показали себя с самой лучшей стороны. А их командир проявил незаурядные способности организовывать и вести бои небольшими силами в лесисто-болотистой местности. (стр. 80).

Во многих боях мы умело взаимодействовали с пограничными заставами 5-го погранотряда. Благодаря этому враг недосчитался большого количества своих солдат. (стр. 83).

28 августа мне позвонил командующий 23-й армией генерал-лейтенант М.Н. Герасимов и приказал выводить дивизию к полуострову Койвисто. Это был тяжёлый марш. Проливные дожди превратили ручейки в бурные потоки. Лесные тропы стали непроходимыми. Но люди упорно шли вперёд, по несколько километров в день, неся на руках оружие.

На рейде нас ждали корабли. Я увидел на берегу моряков. Направился к ним. Со мной приветливо поздоровался контр-адмирал Ю.А. Пантелеев.

А это что за часть? – спросил он, указывая на большую группу людей, выходивших из леса.

Оказалось, что вместе с нами получила приказ отходить к Койвисто и 123-я стрелковая дивизия. Штаб быстро составил план погрузки на корабли. В первую очередь позаботились о раненых. Их у нас оказалось около двух тысяч. Враг, потерявший было наш след, стал яростно наседать, скапливая силы для решительной атаки. Наиболее боеспособные наши подразделения всю ночь сдерживали его натиск. Мы за это время успели погрузить людей и имущество на три транспорта. За оставшимися подошли ещё три корабля. С первыми же проблесками рассвета транспорты снялись с якорей. Личный состав впервые за много дней получил горячую пищу, смог малость отдохнуть.

Я был гостем Пантелеева. Мы сидели в его маленькой уютной каюте. Юрий Александрович внимательно выслушал мой рассказ о боевых действиях дивизии, о героизме наших людей. За разговорами до Кронштадта не сомкнули глаз. Все двенадцать тысяч бойцов и командиров благополучно сошли на берег. (стр. 94, 95).

Ю.А. Пантелеев, «Морской фронт», Воениздат, Москва, 1965.

Адмирал Юрий Александрович Пантелеев в 1941 году был начальником штаба Балтийского флота. В августе 1941 года он руководил эвакуацией с полуострова Койвисто частей разгромленной на Карельском перешейке 23-й армии. Именно это место в его воспоминаниях представляет для нас интерес. Любопытно сравнить его с соответствующим местом из книги Конькова.

С рассветом 1 сентября корабли начали ставить мины в Копорском заливе, у острова Сескар, в районе Шепелевского маяка и у маяка Стирсудден. Я подписал документы на минные постановки и вышел в штабной садик глотнуть свежего воздуха. Но тотчас услышал возглас:

- Товарищ начальник штаба, вас срочно требует командующий флотом.

Вбегаю в ярко освещённый кабинет. Комфлота стоял, склонившись над сухопутной картой, разложенной на специальном столе в углу кабинета. Увидев меня, он сказал:

- Звонили из Смольного. В штабе фронта получены сведения, что отступавшие из под Выборга 115-я и 123-я стрелковые дивизии понесли большие потери, попали в окружение и почти без техники и оружия отдельными группами выходят на берег бухты Койвисто. Фашисты прижимают их к воде. Неизвестно положение частей, связь отсутствует. Командующий фронтом приказал собрать обе дивизии в Койвисто и срочно морем доставить их в Ленинград. Эта операция поручается вам.

Тут же с комфлота мы наметили план действий. В Койвисто надо было подать не менее шести-семи больших транспортов. Для непосредственного их охранения на переходе можно было использовать бронекатера и сторожевые катера шхерного отряда.

- На чём вы сами пойдёте? – спросил меня комфлота.

- На охотнике, – ответил я. – Фашистские самолёты за катерами не гоняются. Магнитные мины для деревянного корпуса охотника не страшны, а за плавающими минами будем смотреть. Надводного противника мы увидим раньше, чем он нас заметит. (стр.165-168).

Мы отшвартовались у пирса. Берег лежал перед нами пустынный и таинственный. Мы решили, что пехотинцы укрываются в лесу. Послали туда в двух направлениях матросов. Вскоре на пирсе объявилось несколько армейцев. Они оказались командирами рот разных полков и разных дивизий. Вид у них мрачный, лица измучены, голоса хриплые. Многие плохо слышат. Видно, крепко досталось товарищам. Спрашиваю:

- Раненых много?

- Много.

Я рассказал о цели нашего прихода сюда и приказал срочно разыскать кого-нибудь из командиров дивизий, подчеркнув, что дорога каждая минута. На берег прибыл командир одной из дивизий с остатками штаба и политотдела. Устал он не меньше других, но держался бодро. Подтянутый, строгий, он быстро вошёл в курс дела. Мы с ним составили план действий. Надо было прежде всего организовать прикрытие отхода, собрать наиболее боеспособные роты.

- У меня нет ни орудий, ни танков, – предупредил он.

- Ничего, у нас на кораблях стотридцатимиллиметровые пушки, поддержим.

Командир дивизии сразу же отдал нужные распоряжения. Вначале мы решили погрузить на суда около двух тысяч раненых. Затем подразделениями погрузятся бойцы. Комдив заявил, что он со своим штабом покинет пирс последним. В темноте пришёл первый транспорт и отшвартовался у пирса. Начали грузить раненых. Богданов своим громовым голосом объявил, что после раненых на суда будут приняты здоровые бойцы, но только те, которые сохранили своё оружие. Это предупреждение имело своё основание: мы заметили, что кое-кто из красноармейцев ходит безоружным. Послышались крики:

- Да! А где мне взять винтовку?

И тут же очень кстати прозвучал насмешливый ответ:

- А где ты оставил её, там и возьми!

Командиры быстро строили роты, по сигналу с пирса вели их к трапам. Погрузка шла организованно и быстро. Люди приободрились, послышались шутки. А в стороне сгрудились те, кто не сберёг своё оружие. Вид у них был подавленный и растерянный. Я подошёл к ним.

- Товарищ адмирал, мы же не по добру потеряли оружие. Мы же не виноваты, мы из боя.

Стало жалко ребят, и я уже собирался разрешить им посадку, как вдруг заметил, что они по одному, по два стали убегать в лес. Через некоторое время бойцы возвращались оттуда преображёнными. У каждого в руках автомат, у многих и заряженные диски! Молоденький солдат кинулся догонять свою роту, потрясая автоматом:

- Братцы, достал билет на пароход!

Транспорт уже полон. А где же второй? Ночью пришли и другие транспорты. Без задержек приняли людей и встали на рейде. С рассветом они снимались с якорей и уходили в Кронштадт. Я приказал встать к пирсу канонерским лодкам, они должны были принимать группу прикрытия. А тут причалы заполнили крестьяне из близлежащих деревень, уже занятых противником, их тоже надо было подобрать.

Оставив для страховки несколько катеров из бригады шхерных кораблей, мы тоже отдали швартовы. Катер рванулся в Кронштадт. Старпом пригласил нас в кают-компанию. Гостей пропустили вперёд, они с трудом узенький вертикальный трап.

- Товарищ адмирал! – воскликнул командир дивизии. – Да у вас тут как в мирное время… Мы не помним, когда нормально обедали, да и вообще горячей пищи давно не видели.

Вместе с ранеными и гражданским населением мы эвакуировали около 14 тысяч человек. Всех сняли с берега и доставили в Кронштадт. На глазах у наших моряков фашисты заняли опустевшее Койвисто.

В этом сборнике перепечатан очерк И.Б. Лисочкина «Письма с берегов реки Н.», ранее напечатанный в газете «Ленинградская правда«, от 23 декабря 1983г. Очерк представляет собой беседу автора с Н.И. Каревым, бывшим командиром миномётного батальона 330-го полка 86-й дивизии. Андрей Матвеевич всегда встречался с ним во время своих приездов в Ленинград. Николай Иванович Карев вспоминает о «Невском пятачке»:

«Здесь блокированный Ленинград отчаянно шёл на прорыв, на соединение с 54-й армией, до которой было всего 13 километров. И пусть прорывы блокады не удавались, успехи всё-таки были. Мне помнилось, что писала о них тогда «Ленинградская правда» после Ноябрьских праздников 1941 года. Недавно я одну корреспонденцию разыскал. Вот она в номере от 16 ноября 1941 года.

«Наши части успешно атакуют немецко-фашистские войска на восточном берегу реки Н. Мы уже сообщали об активных операциях подразделений т. Андреева. Вчера они во взаимодействии с соседними подразделениями вели упорные бои с фашистами, укрепившимися в стратегически важном пункте Г. Противник создал здесь мощный узел сопротивления, опирающийся на максимальное использование естественных и искусственных препятствий. Ожесточённые схватки ведутся за каждый метр земли».

- Конечно, тогда эти бои рассматривались как огромное событие для Ленинграда, были великой надеждой на освобождение города. «Пункт Г.» это 1-й Городок. Мы захватили его и вплотную подошли к 8-й ГЭС. Взять бы её! Но на саму ГЭС прошло только четыре человека. Сил не хватило. В батальоне осталось только семнадцать штыков. Остальные были выбиты. Комиссар полка Иван Григорьевич Бусыгин говорит: «Давайте хоть имитировать огонь«. Стали мы перебегать, вести огонь с разных точек.

Николай Иванович смотрит на старый газетный лист и вдруг с грустью говорит:

- Ах, Андрей Матвеевич, Андрей Матвеевич… Был полковник Андреев командиром нашей 86-й дивизии. Жёсткий человек, умный, волевой, храбрый. Помнят его ветераны. Мы переписывались все эти годы. Я собирался отправить ему фотокопию этой корреспонденции. Но умер генерал-полковник, Герой Советского Союза Андреев. Не прочёл её, не успел…

Мой собеседник резко качает головой и говорит с некоторым вызовом:

- Как видите, память есть. Больше того, насколько помню, должна быть ещё одна публикация в «Ленинградской правде». Как-то она была связана с фамилией Андреева. Может быть, «Андреевцы»?

Листаем страницы газетного комплекта. Есть!

«Вчера на Н-ском участке Ленинградского фронта подразделения т. Андреева двинулись в атаку на укреплённые фашистские позиции. Наступлению предшествовали массированные удары нашей бомбардировочной и штурмовой авиации по переднему краю немецкой обороны.

Поддержанные сильным артиллерийским огнём, пехотинцы т. Андреева, преодолевая упорное сопротивление противника, начали продвигаться вперёд. Несмотря на неослабевающий ружейный, пулемётный и миномётный огонь немцев, наши войска оттеснили врага, вышли на дорогу и продолжили своё продвижение. К ночи они закрепились на занятых рубежах.

Для возмещения потерь своих частей немецкое командование спешно перебросило сюда подкрепления на транспортных самолётах. Потери немцев были настолько велики, что квалифицированных обученных парашютистов придали танковой дивизии генерал-майора Шмидта в качестве обычных пехотных подразделений».

- Фашистское командование перебросило под Невский «пятачок» прямо из французской Ниццы, с отдыха, «покорителей Крита» – эсэсовскую 7-ю авиадесантную дивизию. Здоровенные были гады, выкормленные, загорелые. Форму носили особую – погон на одном плече. С одним таким мне пришлось схватиться врукопашную под 8-й ГЭС. Навалился на меня откуда-то сзади. Но и я был неплох: перебросил его через себя, вцепился в горло. А он меня бьёт эсэсовским кинжалом. Выручил ординарец: размозжил фашисту голову…

…Мои батареи размещались на бровке левого берега. Мораль была такая: «Только вперёд!» Дрались тут за каждый сантиметр земли. Но с военной точки зрения позиция была выбрана неумно. Кто же ставит тяжёлые миномёты в трёхстах метрах от передовой? Когда разбило у меня уже вторую батарею, пошёл я воевать со своим командованием. Добрался в конце концов до командира дивизии. Сидел Андреев в блиндаже, пил чай. Выслушал меня, поднял глаза: «Отступать, значит, решил, да я тебя расстреляю!» Зло меня взяло. И так шарахнул кулаком по столу, что кружка с чаем подскочила. Картина, как говорят, была достойна богов. А выручил меня комиссар дивизии Степанов. Спокойно так, с улыбкой говорит: «Комдив, а ведь старший лейтенант дело говорит…Прав он».

Конечно, прав. А поскольку Андреев был командиром не только жестким, но и умным, он умно и поступил. Тут же принял решение оставить в рядах обороны малые калибры, а крупные – три батареи перенести на правый высокий берег.

1 марта меня вызвал командир дивизии:

- Ну, Карев, тебе за твоё усердие … пять суток отпуска в Ленинград!

Радость нахлынула волной. Побежал в батальон, помню, всё повторял:

- Ну, ребята, я пошёл… Я пошёл…

Двигаться решил налегке, не в валенках, а в сапогах и не в полушубке, а в ватнике. Пройти мне надо было километров пятьдесят… В Ленинград пришёл ночью. Морозно было, нигде ни души. (стр. 129-134).